Читатель: Good afternoon, Константин Дмитриевич! Английский язык, как известно, – универсальный язык для общения в море. А мне очень уж не терпится расспросить Вас о морских путешествиях, вернее, – об океанских.
Поэт: Лик Бога на земле, голубой образ Вечности, Океан освобождает приближающегося к нему человека, сильного делает более сильным, возбуждая в нем чувство борения, в утомлённом пробуждает память довременной основы и наполняет свежей влагой иссохшие русла обедневшей души.
Приходит волна, умирает волна. На песчаном побережье лишь белый веер пены, дугообразный след влажного стремления. Приходит прилив, и уходит прилив. Вода заливает пространства, где еще минуту тому назад ты проходил. Вода теснит, гонит, отодвигает. И этим самым движением она свергает с усталого тяжкие вериги, и в вечернем сознании рождается утро.
Читатель: «…белый веер пены…» Я вижу след пены на песке, слышу плеск волн… Вы волшебник, Константин Дмитриевич!
Рис. О. Зариповой к стихотворению «Чайка»
Поэт: Таинством внутреннего действия на душу прилив и отлив Океана стирает утомлённость и открывает душе, что в повторностях человеческой жизни есть смысл Вечного строительства…
Очарование Атлантики, голубой, гораздо более голубой, чем зеленовато-серые воды тихого Океана. Ощущение потонувшей Атлантиды. В месте, неточно указанном, но чётко ощущаемом. Исполинское царство торжествующих свершений, опустившееся в подводное пространство…
В Атлантике, незримо для глаз, пробегает исполинская горячая змея Гольфстрима, – он вырывается откуда-то из Центральной Америки, – словно подводные жёрла Мексики шлют потоки тепла в холодную Европу…
Читатель: Куда же мы поплывём?
Поэт: …в душе Европейского северянина рождается неистребимое желание уйти от севера к Югу, – отвечая горячему Гольфстриму, плыть ему навстречу, – прочь от снежной Норвегии, от молчащей России, от туманной Британии, мимо улыбчивой Франции и золотых садов береговой Испании, вдоль всего Африканского побережья, к области Доброй Надежды, на Юг, на Юг.
Читатель: Есть такая неприятная вещь – морская качка, которая вызывает морскую болезнь. В море укачивает, а в океане волны куда больше…
Поэт: Я люблю морскую качку. В ней есть пьянящее действие свежего вихря. Весело смотреть с пляшущего корабля, как носятся в косвенном полёте морские птицы. С Морем делаешься морским, и чудится, что ум твой есть то самое оконце, в которое глядится Вечность, и что это ты, своею мыслью, построил этот мир…
От утра до вечера на палубе. Близкие стали далёкими. Обычное каждого дня отошло. Веет свежий ветер. А эти чужие люди, которые вместе с тобою плывут на корабле, стали родными. Мы все точно жители одного плавучего острова. И совсем родные – эти мелькания голубых волн, на мгновения одевающихся снежной пеной. Родные – эти чайки, и лёгкие морские ласточки, и сильные альбатросы. Словно это собственные грёзы твои, воплотившиеся в птицах, ибо птицы крылаты. Мечта поёт…
Рис. А. Крымовой к стихотворению «Челн томленья»
…Чем дальше уплывает корабль, тем острее чувствуешь, что на неизвестное течение дней и месяцев ты ушел от своих, отделился от земного, и одна осталась убедительность – зори и звёзды, Море и ты.
Читатель: Кругом вода, не всегда спокойная, не видно берега. Бывало, наверное, страшновато?
Поэт: Жутко и сладостно быть между двух уводящих глубин, быть человеческой звездой между Небом и Морем. И чем дальше корабль уплывает от Севера к Югу, тем яснее в душе, своим троезвездием, поёт Орион. Забыв тревогу, говоришь со звёздным Небом. Звёздные молитвы – неугасимые лампады морских минут, литургия ночного сна.
Ориона, Ориона, Ориона три звезды
Я зову тройным зазывом над стремнинами воды.
Яркий пояс вышний Витязь, чуя с мраком бой, надел,
С троекратным упованьем расширяю свой предел.
Правя к Югу, веря Югу, бледный Север я люблю,
Но, лелея в сердце призрак, волю дал я кораблю.
Ориону, Ориону, Ориону, в битве с тьмой,
Отдаю первоначальность, первый гимн весенний мой.
Витязь встанет, Витязь глянет, и еще за ночью ночь.
Сердце, слушай зовы света, и Судьбу свою пророчь.
Бури страшны – лишь для страха. Веря в звезды – дышит грудь.
Орионом, Орионом, Орионом явлен путь.
Читатель: И ведь только в небе над океаном можно увидеть одну из самых крупных летающих птиц – альбатроса?
Поэт: И подобно тому, как южные узоры созвездий удивляют северную душу изменёнными своими сочетаниями, исполненными высокой значительности, самая длиннокрылая морская птица, альбатрос, делается неотъемлемым спутником корабля, – и только для свидания с этим великаном Южных морей стоит оторваться хоть раз от родного Севера и плыть в неизвестность. Эта сильная птица, не знающая усталости, возбуждает в сердце гордость и велит ему любить дерзновение. Когда в уровень с кораблём и близко от палубы летит белокрылый, серокрылый альбатрос, это не птица летит, а гений крыла…
…Корабль плывёт по лазурной воде, в тёплом ласкающем воздухе, и все ждут напряжённо, что увидят что-то. Неизвестно что, но что-то особенное. Так ждёшь сновиденья наяву.
На малайском корабле, –
На красавице дремотной,
Легкий ветер, в знойной мгле,
Шевельнул вуалью взлетной.
Извивается вуаль,
Вот, гляди, умчится вдаль.
Это – вешняя земля
Веет верхом ивы сонной,
Это – парус корабля
Над волной дрожит вспененной,
И, отдавшись кораблю,
Я земле пою «люблю».
См. также:
